Софья МИХАЛЬКОВА (Иваново)

2015
Номинация «Бобэоби»

 
Лазарь резво бороду резал,
Нагло брея меня наголо,
Причитал: не чтим мы отцов.
Поговаривают также: Опровергай Юлий Цезарь
Завёл ручного тасманского дьявола
И держит его в банке из-под огурцов,
Вытирает об него ноги — что ещё делать с ручными?
Умерщвляет его сапогом — а что ещё делать с живыми?
Но тормоз ручной от живой воды проржавел
И всыпался в небо, где звёзды топорщат вымя,
Как будто у звёздов нет государственных дел.
Письмо принесли? Прочти — накопилось много.
Хрустит огурец на зубе вверху и справа.
Тасманцы подняли бунт и не верят в бога,
Поскольку давно не виден тасманский дьявол.
А в банке, ты слышал, уже на исходе воздух,
(Когда Лазарь режет, я в принципе с ним не спорю),
Тасмания прёт под воду, теряя звёзды,
Но прежде Тасмания к Риму плывёт по морю.
Отцов, говоришь, не чтим? Удручает, право,
Но слушай, скажи, а чтили ль папаши дедов?
По чёрной воде водит лапой тасманский дьявол.
Нет, пудрить не надо, Лазарь. Пора к обеду.

 

 
Чело пчелы полно печали, друг
Гораций, знаешь, что ещё не снилось
Всем мудрецам, похожим на утюг,
Полёт на юг прервавший? Наутилус
В полночном море, тот лежит на дне,
Но по воде не плавают оне.
Во тьме, пронзённый жалом пустоты,
Загустевая призраком соцветий…
Но запустенье пусто. У столетий
Одежды загорелись, как мосты,
И жалок статус статуи подводной,
С того момента больше не свободной…
А ты? То, что не снилось — только ты.
Иное снилось всё! Представь масштабы:
Отрезанные головы, арабы,
Смерч над пустыней, родина, цветы,
Нелепое моё перечисленье…
Оставь нам, жизнь, мгновенье заблужденья,
Пусть никогда, в воде и на земле,
Ни мудрецу, ни страусу, ни рыбе,
Летящей в пасть на дне лежащей глыбе,
Ты больше не приснишься. Только мне.

 

 
Оттаяли тайны небесные, бесные кары,
И бесы оврагами ржаво стремятся укрыться,
И воды — покрашены так, что не смеешь напиться,
Сидят вместо твёрдых веществ за столами и карты
Старательно путают в такт надлежащему мигу —
Бессовестно кутают в гнев подлежащего мира
Какую-то в библиотеке зажатую книгу,
А библиотекарь вчера не вернулся из тира.
Он там застрелился, попав сам в себя, оправдавшись
Сам перед собою в тоске по украденной книге,
Ведь каждый — мишень сам себе, и, не в силах сдаваться,
Мы все умираем от пули, от бури, и nihil.
На голом паркете, одетый, как библиотекарь,
Покоится бес в паутине — беспутный, бескнижный,
И кара спускается, каркая, снова в аптеку,
Заполнив все крылья букетами из пассатижей.
Уходят фигуры, валяются карты небесно,
Разрушен стеллаж, потемнели заветные полки,
Труп библиотекаря в книгу хохочет словесно:
Паскали ласкали оскалы о скалы осколков.